![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
avva1. Вчера я вернулся, после долгого перерыва, к чтению Джеймса. Прочитал для затравки An International Episode ( HTML / красивый PDF) в купленном где-то год назад сборнике коротких рассказов (short story в случае Джеймса обычно означает "немногим меньше ста страниц"). Большинство новелл в сборнике (да, лучше их называть новеллами — сам Джеймс называл их nouvelles) уже читал раньше, но эту - впервые.
2. Восторг, конечно. Но кроме сиюминутного восторга от только что прочитанной новеллы, вспомнилось и возродилось восхищение (в чём-то даже завистливое восхищение) Джеймсом, его языком, всей манерой его письма. Я не понимаю, как можно так писать, я не вижу никакой возможности описать, как такого эффекта добиться - я могу только читать и восхищаться и страдать от восхищения. Иногда во время чтения Джеймса мне хочется закричать от восторга.
3. Знаешь, его вообще невозможно читать быстро - когда пробегаешь глазами его предложения, теряется не просто много, а вообще всё, то есть не понимаешь решительно ничего. Перейти от чтения чего-то "лёгкого" к Джеймсу и пытаться продолжить читать, как привычно — я бы уподобил это попытке бежать по дну моря, будучи по горло в воде. Он тормозит читателя с размаху, резко, просто всей массой своих предложений, значительностью выбора каждого слова, концентрацией смысла на квадратный сантиметр текста. Он не отпускает тебя, заставляет тебя вобрать, впитать в себя всё, что его мастерство вложило в одно предложение, прежде чем ты сможешь перейти к следующему. Через некоторое время устанавливается новый ритм, новый способ чтения - более медленный, и вместе с тем более полный.
4. Точность. Это, наверное, ключевое слово для понимания и осознания стиля Джеймса. Точность мысли, точность чувства, точность оборота. Его способность загадочным образом сказать именно то, что хотел сказать — звучит довольно обыденно, не так ли? — но вся соль в том, какова точность этого именно. У него всегда получается каким-то загадочным способом нащупать именно тот оттенок, а не соседний с ним, передать именно тот цвет, а не очень похожий на него; и всё это вместе отнюдь не оставляет ощущения механичности - хотя ощущение продуманности, несомненно, всегда присутствует. Не та ли это продуманность, которой так гордился Набоков? — так вот, Джеймсовой она в подмётки не годится (ты не подумай, я их не сравниваю, нет, только вот это качество).
5. Словарный запас языка вообще и Джеймса в частности, конечно, является одним из элементов, эту точность создающих. Понимаешь, дело тут не в том, что он использует много разных слов - а в том, что из множества возможных всегда выбирает одно, самое точное. И тут огромный запас синонимичности английского языка играет ему на руку.
Джеймс-писатель ощущает различия в значении слов лучше кого бы то ни было: какие-нибудь agreeable, pleasing, lovely, pleasant и charming являются для него словами столь разными, что выбор одного из них всегда безошибочно точен; и выбор этот почти всегда немного уклоняется от проторенной дороги стандартной литературной идиоматики, своей не-кичащейся особенностью протаптывает свою тропинку - может, это и приучает читателя замедлить темп, читать медленнее в три раза и внимательней — в десять?
6. Ты же знаешь, как я всегда возмущаюсь, что Джеймса практически не переводили и не переводят на русский. Это как если бы Достоевский был на английском языке представлен полутора вяло переведенными романами. Это позор - позор русской культуры. Но сейчас, вернувшись к чтению Джеймса и опять задумавшись об этом, я начинаю, возможно, понимать, почему это так - благодаря новоприобретённой привычке примерять всё в голове к переводу на русский. Джеймса не просто трудно переводить - это-то ладно. Проблема в том, что не получается, кажется - уж точно в существующих попытках - при переводе передать своеобразие его эстетики, без которой от него опять-таки ничего не остаётся. Грубо говоря - и упрощая, конечно - Джеймс в переводе на русский не очень отличается от Уайльда - оба в конце концов писали на том же богатом формальном литературном викторианском английском языке! Но в оригинале более непохожих друг на друга писателей трудно себе представить, а в переводе всё получается примерно такое одинаковое, несколько-вычурно-джентльменское. Но может ли, вообще, русский язык передать тот уровень точности, разграничения слов и смыслов, без которой не будет никакого Джеймса? Не знаю.
2. Восторг, конечно. Но кроме сиюминутного восторга от только что прочитанной новеллы, вспомнилось и возродилось восхищение (в чём-то даже завистливое восхищение) Джеймсом, его языком, всей манерой его письма. Я не понимаю, как можно так писать, я не вижу никакой возможности описать, как такого эффекта добиться - я могу только читать и восхищаться и страдать от восхищения. Иногда во время чтения Джеймса мне хочется закричать от восторга.
3. Знаешь, его вообще невозможно читать быстро - когда пробегаешь глазами его предложения, теряется не просто много, а вообще всё, то есть не понимаешь решительно ничего. Перейти от чтения чего-то "лёгкого" к Джеймсу и пытаться продолжить читать, как привычно — я бы уподобил это попытке бежать по дну моря, будучи по горло в воде. Он тормозит читателя с размаху, резко, просто всей массой своих предложений, значительностью выбора каждого слова, концентрацией смысла на квадратный сантиметр текста. Он не отпускает тебя, заставляет тебя вобрать, впитать в себя всё, что его мастерство вложило в одно предложение, прежде чем ты сможешь перейти к следующему. Через некоторое время устанавливается новый ритм, новый способ чтения - более медленный, и вместе с тем более полный.
4. Точность. Это, наверное, ключевое слово для понимания и осознания стиля Джеймса. Точность мысли, точность чувства, точность оборота. Его способность загадочным образом сказать именно то, что хотел сказать — звучит довольно обыденно, не так ли? — но вся соль в том, какова точность этого именно. У него всегда получается каким-то загадочным способом нащупать именно тот оттенок, а не соседний с ним, передать именно тот цвет, а не очень похожий на него; и всё это вместе отнюдь не оставляет ощущения механичности - хотя ощущение продуманности, несомненно, всегда присутствует. Не та ли это продуманность, которой так гордился Набоков? — так вот, Джеймсовой она в подмётки не годится (ты не подумай, я их не сравниваю, нет, только вот это качество).
5. Словарный запас языка вообще и Джеймса в частности, конечно, является одним из элементов, эту точность создающих. Понимаешь, дело тут не в том, что он использует много разных слов - а в том, что из множества возможных всегда выбирает одно, самое точное. И тут огромный запас синонимичности английского языка играет ему на руку.
Джеймс-писатель ощущает различия в значении слов лучше кого бы то ни было: какие-нибудь agreeable, pleasing, lovely, pleasant и charming являются для него словами столь разными, что выбор одного из них всегда безошибочно точен; и выбор этот почти всегда немного уклоняется от проторенной дороги стандартной литературной идиоматики, своей не-кичащейся особенностью протаптывает свою тропинку - может, это и приучает читателя замедлить темп, читать медленнее в три раза и внимательней — в десять?
6. Ты же знаешь, как я всегда возмущаюсь, что Джеймса практически не переводили и не переводят на русский. Это как если бы Достоевский был на английском языке представлен полутора вяло переведенными романами. Это позор - позор русской культуры. Но сейчас, вернувшись к чтению Джеймса и опять задумавшись об этом, я начинаю, возможно, понимать, почему это так - благодаря новоприобретённой привычке примерять всё в голове к переводу на русский. Джеймса не просто трудно переводить - это-то ладно. Проблема в том, что не получается, кажется - уж точно в существующих попытках - при переводе передать своеобразие его эстетики, без которой от него опять-таки ничего не остаётся. Грубо говоря - и упрощая, конечно - Джеймс в переводе на русский не очень отличается от Уайльда - оба в конце концов писали на том же богатом формальном литературном викторианском английском языке! Но в оригинале более непохожих друг на друга писателей трудно себе представить, а в переводе всё получается примерно такое одинаковое, несколько-вычурно-джентльменское. Но может ли, вообще, русский язык передать тот уровень точности, разграничения слов и смыслов, без которой не будет никакого Джеймса? Не знаю.
