как это было
Apr. 29th, 2003 04:26 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
avva1. Советская литература и секс.
Он груб и ревнив, он битюг, а жена
Умна и нежна.
И он потому, потому,
Хоть ревность уже заварила отраву,
Уверен, что ведомо только ему
То — ведомое по мужнему праву.
Он слишком уверен,
Широк, волосат.
Храпит, повернувшись к жене спиною.
А рядом она, как притихший сад,
Когда этот сад
Ещё душен от зноя.
Степан Щипачев, «Четыре стиха». "Знамя", 2/1963, стр. 101.
2. Советская литература и матерщина.
Шалашов был не в штате. Ему платили деньги по какому-то безлюдному фонду. Так он и назывался, этот фонд. Бухгалтер объяснял:
— Нет на тебя, друг ситный, единицы. Понимаешь, единицы нет. — И гоготал, будто сам он камни дробил, а не сидел в таочках и выводил цифирки. Старая калоша!
Шалашов для смеху рассказал Олиференко. А тот неожиданно повёл себя, как бухгалтер.
— Безлюдный,—неуважительно повторял он. — Без-люд-ный. Выходит, от тебя даже в конторе ничего не останется, не то что вообще...
— А от тебя останется?
— От меня определённо останется, — важно сказал Олиференко и написал на песке самшитовой курортной палочкой: «КМК»1.
Шалашов потом вернулся и написал носком сандалии другое такое же короткое слово...
1КМК — Кузнецкий металлургический комбинат.
Илья Зверев, «Государственные и обыкновенные соображения Саши Синева, непридуманные истории». "Знамя", 1/1963, стр. 114-115.
3. Советская литература и Ленин.
Андрей Вознесенский. "Знамя", 1/1963, стр. 100-101.
Я в Шушенском. В лесу слоняюсь.
Такая глушь в лесах моих!..
Я думаю, что гениальность
Переселяется в других.
Уходят имена и числа.
Меняет гений свой покров.
Он — дух народа. В этом смысле
Был Лениным Андрей Рублев.
Как по архангелам келейным,
порхал огонь, неукрощен...
И, может, на секунду Лениным
Был Лермонтов и Пугачев.
Но вот в стране узкоколейной,
шугнув испуганную шваль,
В Ульянова вселился Ленин,
Так что пиджак трещал по швам!
Он диктовал его декреты.
Ульянов был его техредом.
Нацелен и лобаст, как линза,
он в гневный фокус собирал,
Что думал зал. И афоризмы
Обрушивал на этот зал.
И часто от бессонных планов,
упав лицом на кулаки,
Устало говорил Ульянов:
«Мне трудно, Ленин. Помоги!»
Когда он хаживал с ружьишком,
он был не Лениным тогда,
А Ленин с профилем мужицким
Брал легендарно города!
Вносили тело в зал нетопленный,
а Он — в тулупы, лбы, глаза,
Ушел в нахмуренные толпы,
Как партизан идет в леса.
Он строил, светел и двужилен,
страну в такие холода!
Не говорите: «Если бы жил он!..»
Вот если б умер, что тогда?
Какая пепельная стужа
сковала б Родину мою!
Моя замученная муза
Что пела б в лагерном краю?
Как он страдал в часы тоски,
когда по траурным
трибунам, —
По сердцу Ленина! —
тяжки,
Самодержавно и чугунно,
Стуча,
взбирались
сапоги!
В них струйкой липкой и опасной
Стекали красные лампасы...
...И как ему сейчас торжественно
И как раскованно —
сиять,
Указывая
Щедрым
Жестом
На потрясенных марсиан!
ЖЕНА
Он груб и ревнив, он битюг, а жена
Умна и нежна.
И он потому, потому,
Хоть ревность уже заварила отраву,
Уверен, что ведомо только ему
То — ведомое по мужнему праву.
Он слишком уверен,
Широк, волосат.
Храпит, повернувшись к жене спиною.
А рядом она, как притихший сад,
Когда этот сад
Ещё душен от зноя.
Степан Щипачев, «Четыре стиха». "Знамя", 2/1963, стр. 101.
2. Советская литература и матерщина.
Шалашов был не в штате. Ему платили деньги по какому-то безлюдному фонду. Так он и назывался, этот фонд. Бухгалтер объяснял:
— Нет на тебя, друг ситный, единицы. Понимаешь, единицы нет. — И гоготал, будто сам он камни дробил, а не сидел в таочках и выводил цифирки. Старая калоша!
Шалашов для смеху рассказал Олиференко. А тот неожиданно повёл себя, как бухгалтер.
— Безлюдный,—неуважительно повторял он. — Без-люд-ный. Выходит, от тебя даже в конторе ничего не останется, не то что вообще...
— А от тебя останется?
— От меня определённо останется, — важно сказал Олиференко и написал на песке самшитовой курортной палочкой: «КМК»1.
Шалашов потом вернулся и написал носком сандалии другое такое же короткое слово...
1КМК — Кузнецкий металлургический комбинат.
Илья Зверев, «Государственные и обыкновенные соображения Саши Синева, непридуманные истории». "Знамя", 1/1963, стр. 114-115.
3. Советская литература и Ленин.
Андрей Вознесенский. "Знамя", 1/1963, стр. 100-101.
ГЕНИЙ
Я в Шушенском. В лесу слоняюсь.
Такая глушь в лесах моих!..
Я думаю, что гениальность
Переселяется в других.
Уходят имена и числа.
Меняет гений свой покров.
Он — дух народа. В этом смысле
Был Лениным Андрей Рублев.
Как по архангелам келейным,
порхал огонь, неукрощен...
И, может, на секунду Лениным
Был Лермонтов и Пугачев.
Но вот в стране узкоколейной,
шугнув испуганную шваль,
В Ульянова вселился Ленин,
Так что пиджак трещал по швам!
Он диктовал его декреты.
Ульянов был его техредом.
Нацелен и лобаст, как линза,
он в гневный фокус собирал,
Что думал зал. И афоризмы
Обрушивал на этот зал.
И часто от бессонных планов,
упав лицом на кулаки,
Устало говорил Ульянов:
«Мне трудно, Ленин. Помоги!»
Когда он хаживал с ружьишком,
он был не Лениным тогда,
А Ленин с профилем мужицким
Брал легендарно города!
Вносили тело в зал нетопленный,
а Он — в тулупы, лбы, глаза,
Ушел в нахмуренные толпы,
Как партизан идет в леса.
Он строил, светел и двужилен,
страну в такие холода!
Не говорите: «Если бы жил он!..»
Вот если б умер, что тогда?
Какая пепельная стужа
сковала б Родину мою!
Моя замученная муза
Что пела б в лагерном краю?
Как он страдал в часы тоски,
когда по траурным
трибунам, —
По сердцу Ленина! —
тяжки,
Самодержавно и чугунно,
Стуча,
взбирались
сапоги!
В них струйкой липкой и опасной
Стекали красные лампасы...
...И как ему сейчас торжественно
И как раскованно —
сиять,
Указывая
Щедрым
Жестом
На потрясенных марсиан!
