ещё о дарвинизме
Jul. 5th, 2002 06:34 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
avvaПо сути дела, главным прозрением Дарвина было не нахождение чего-то нового, а отказ от поисков чего-то нового; вместо нового - резкое изменение масштабов старого.
Что было известно к моменту выхода в свет "Происхождения видов"?
Было известно, что есть мутации, их неоднократно наблюдали в животных и человеке. Было известно, что они встречаются редко и судя по всему случайно.
Было известно, что отбор (не естественный, а направленный) может за короткое время сильно изменить внешний вид и поведение организма: разведение собак, лошадей, злаковых культур, тюльпанов и т.д. и т.д.
Было понимание того, что природа действует в качестве грубого критерия отбора: более сильные или приспособленные организмы выживают, другие - погибают. Т.е. было понятие естественного отбора и понимание, что он действует куда медленнее искусственного, но как-то действует.
Было известно, что организмы эволюционируют, и даже то, что все они произошли путём эволюции из одного источника (common descent), тоже уже было научным консензусом или почти консензусом. Это всё вытекало из анатомических исследований, из раскопок и находок окаменевших остатков древних животных, и т.п.
Что было непонятно? Непонятно было, как эта самая эволюция происходит, по каким законам и почему. Естественный отбор может объяснить, как меняется размер животного, или, может быть, размер его желудка, или окраска шерсти. Но он (так думали, так казалось очевидным) не объясняет возникновение крыльев у птиц, отсутствие хвоста у человека, разное устройство внутренних органов. Для этого нужно что-то другое, какой-то куда более мощный механизм.
Какой механизм? Непонятно. Удачных объяснений в рамках научного метода, по сути дела, не было. Но были разные другие объяснения: например, что дух Божий управляет специальной силой, направляющей эволюцию в нужном направлении.
Прозрением Дарвина было: надо отказаться от вне-научных объяснений, и сфокусироваться заново на том, что уже есть. У нас есть естественный отбор -- объявим его в качестве главной движущей силы эволюции. Да, у нас нет никаких свидетельств того, что естественный отбор приводил когда-либо к действительно существенным изменениям в устройстве организма, но это нас не остановит. Больше ничего нет, кроме него, значит, он должен всё объяснять.
Ведь по сути дела естественный отбор не является теорией; или, если является, то очень слабой по своему содержанию: всё, что нужно постулировать - это то, что мутационные изменения передаются по наследству (но и это уже до Дарвина было известно, опять-таки из наблюдений за животными и человеком). Всё остальное - это здравый смысл: очевидно, что более приспособленные организмы выживают, а менее приспособленные вымирают -- да это практически тавтология.
Не-тавтологией является смелое утверждение, что кроме этого здравого смысла, больше ничего и нет, никаких других причин искать не нужно, нужно только переосмыслить эту на первый взгляд незначительную силу и назвать её главенствующей. Важность такого переосмысления выходит за рамки биологии. Это, по сути дела, последнее звено в цепочке попыток науки выделиться в нечто особое, отделиться от теологии и философии. Для Дарвина и его последователей (и для нас сегодня, конечно) очевидно предпочтительной является теория, объясняющая всё происходящее естественнонаучными, объективными факторами, принципиально не признающая возможности вненаучных факторов. Оппонентам Дарвина казалось безумием постулировать совершенно невероятную картину развития мира, не находящую поддержки в экспериментах или вообще каких бы то ни было практических данных -- только для того, чтобы избавиться от неуверенности или возможности мистики.
Это был, таким образом, методологический спор. Противостояние между сторонниками и противниками Дарвина в 19-м веке приобрело такой размах именно потому, что противостояние это основывалось на дерзкой попытке оборвать пуповину, всё ещё соединяющую науку с остальными интеллектуальными дисциплинами, на попытке раз и навсегда утвердить беспрекословный авторитет научного метода в "учёном" изучении окружающего мира. Эта попытка удалась.
Что было известно к моменту выхода в свет "Происхождения видов"?
Было известно, что есть мутации, их неоднократно наблюдали в животных и человеке. Было известно, что они встречаются редко и судя по всему случайно.
Было известно, что отбор (не естественный, а направленный) может за короткое время сильно изменить внешний вид и поведение организма: разведение собак, лошадей, злаковых культур, тюльпанов и т.д. и т.д.
Было понимание того, что природа действует в качестве грубого критерия отбора: более сильные или приспособленные организмы выживают, другие - погибают. Т.е. было понятие естественного отбора и понимание, что он действует куда медленнее искусственного, но как-то действует.
Было известно, что организмы эволюционируют, и даже то, что все они произошли путём эволюции из одного источника (common descent), тоже уже было научным консензусом или почти консензусом. Это всё вытекало из анатомических исследований, из раскопок и находок окаменевших остатков древних животных, и т.п.
Что было непонятно? Непонятно было, как эта самая эволюция происходит, по каким законам и почему. Естественный отбор может объяснить, как меняется размер животного, или, может быть, размер его желудка, или окраска шерсти. Но он (так думали, так казалось очевидным) не объясняет возникновение крыльев у птиц, отсутствие хвоста у человека, разное устройство внутренних органов. Для этого нужно что-то другое, какой-то куда более мощный механизм.
Какой механизм? Непонятно. Удачных объяснений в рамках научного метода, по сути дела, не было. Но были разные другие объяснения: например, что дух Божий управляет специальной силой, направляющей эволюцию в нужном направлении.
Прозрением Дарвина было: надо отказаться от вне-научных объяснений, и сфокусироваться заново на том, что уже есть. У нас есть естественный отбор -- объявим его в качестве главной движущей силы эволюции. Да, у нас нет никаких свидетельств того, что естественный отбор приводил когда-либо к действительно существенным изменениям в устройстве организма, но это нас не остановит. Больше ничего нет, кроме него, значит, он должен всё объяснять.
Ведь по сути дела естественный отбор не является теорией; или, если является, то очень слабой по своему содержанию: всё, что нужно постулировать - это то, что мутационные изменения передаются по наследству (но и это уже до Дарвина было известно, опять-таки из наблюдений за животными и человеком). Всё остальное - это здравый смысл: очевидно, что более приспособленные организмы выживают, а менее приспособленные вымирают -- да это практически тавтология.
Не-тавтологией является смелое утверждение, что кроме этого здравого смысла, больше ничего и нет, никаких других причин искать не нужно, нужно только переосмыслить эту на первый взгляд незначительную силу и назвать её главенствующей. Важность такого переосмысления выходит за рамки биологии. Это, по сути дела, последнее звено в цепочке попыток науки выделиться в нечто особое, отделиться от теологии и философии. Для Дарвина и его последователей (и для нас сегодня, конечно) очевидно предпочтительной является теория, объясняющая всё происходящее естественнонаучными, объективными факторами, принципиально не признающая возможности вненаучных факторов. Оппонентам Дарвина казалось безумием постулировать совершенно невероятную картину развития мира, не находящую поддержки в экспериментах или вообще каких бы то ни было практических данных -- только для того, чтобы избавиться от неуверенности или возможности мистики.
Это был, таким образом, методологический спор. Противостояние между сторонниками и противниками Дарвина в 19-м веке приобрело такой размах именно потому, что противостояние это основывалось на дерзкой попытке оборвать пуповину, всё ещё соединяющую науку с остальными интеллектуальными дисциплинами, на попытке раз и навсегда утвердить беспрекословный авторитет научного метода в "учёном" изучении окружающего мира. Эта попытка удалась.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2002-07-08 07:00 pm (UTC)Потому что непосредственно наблюдаемое мною пространство трехмерное и метрическое и группа вращений там действует (что я замечаю, мысленно вращая в руках твердый предмет). Так что (навскидку) оно евклидово либо лобачевское либо, так сказать, антилобачевское (я не геометр, термин не подберу...) Ну и нетрудно догадаться, что в масштабах порядка размера моего тела оно на самом деле евклидово. А брошенный камень движется по гладкой кривой -- и почему бы мне ее не продифференцировать?
Теперь вроде бы оказывается, что стремление математиков к красоте и стремление физиков к красоте в каком-то смысле совместимы одно с другим. Но по-моему, это не самое удивительное. Поразительно другое: стремление к красоте помогает находить планеты и частицы, другими словами, предсказывать результаты экспериментов. Не говоря уже о практической пользе. Почему?
На самом деле слово "красота" кажется мне здесь не совсем удачным (и безусловно, математики хотят большего, чем просто логическая консистентность). Хочется сказать, что люди ищут внутренний смысл вещей. Смысл мироздания. Опыт показывает, что они его там находят.
Что сделало природный мир -- в любом случае мир неживой природы -- познаваемым для человеческого разума?