пушкиноведение и тексты "Евгения Онегина"

[avva]

Полемика в "Новом мире":

• Статья Максима Шапира о немотивированных (или мотивированных идеологически) искажениях текста "Евгения Онегина" в советских изданиях.
  
• Статья Ларионовой и Фомичева, резко нападающих на Шапира и стремящихся опровергнуть его аргументы и примеры.
  
  Я остаюсь на стороне Шапира. Его примеры кажутся мне очень убедительными. Ларионова и Фомичев сначала пытаются зачем-то представить статью Шапира как наезд лично на Томашевского (знаменитого филолога, редактора академических изданий Пушкина), что совершенно так не выглядит. Потом они уже Шапиру пытаются приписать какие-то идеологические мотивы и даже комплекс "поиска врага" -- тоже очень неубедительно. При этом надо принять во внимание их опровержения конкретных примеров в статье Шапира - не всех примеров и не всегда действительно опровержений, но в некоторых случаях убеждает.
  
  Статья Шапира очень заслуживает прочтения. Ларионова и Фомичевой меньше, но я так считаю потому, что это ещё более отделено от конечного текста -- если редакторская правка Пушкина в советских изданиях есть мета-текст, то статья Шапира - мета-мета-текст, а статья Ларионовой и Фомичева - мета-мета-мета-текст.

Comments

[avva.livejournal.com]

Теперь о спорных пунктах. Большинство претензий Шапира Л. и Ф. отметают при помощи одного аргумента: того, что издание 37-го года не готовилось Пушкиным и все разногласия между ним и предыдущими изданиями суть ошибки наборщика итп. В процессе формулирования этого аргумента они несколько раз противоречат сами себе. Например, они пишут: "Издание 1833 года тоже далеко не было свободно от опечаток, но ни одна из них, ни грамматическая, ни пунктуационная, ни смысловая, не была в 1837 году исправлена." При этом они несколько раз впоследствии прибегают к следующему аргументу всякий раз, когда разногласие между 33-м и 37-м годами им по душе: это, мол, ошибка, сама себя случайно исправившая во время набора (но всё же исправившая! - значит, процитированное выше утверждение ошибочно. Дело тут в том, что это утверждение необходимо для того, чтобы заключить, что Пушкин вообще не правил издание 37-го года -- а противоречащие ему свидетельства уже впоследствии можно объявить самоисправившимися ошибками). Так в случае пунктов 11 и 13. Когда же ошибка им не по душе (напр. пункт 14), то она остаётся ошибкой. Примеры пунктуационных различий между 33-м и 37-м годами игнорированы.

(касательно пункта 13: признаем, что ошибки там/так часты. Но насколько вероятно, что именно ошибочное так исправится на там в издании 37-го года, а не какое-то другое так? Были ли ещё случаи замены так->там между изданиями 33-го и 37-го годов? Л. и Ф. молчат)

Перенос посвящения и удаление уведомления с именем адресата представлены в виде одного из двух незначительных композиционных изменений, никак не показывающих, что Пушкин работал над текстом. Тут опять противоречия. В пункте статьи сказано, что изменена лишь композиция и подчёркнута незначительность этого изменения; в скромной сноске указано, что изменён и сам текст (нет более имени Плетнева), и что, наоборот, изменение тем самым стало очень значительным! При этом утверждение о том, что теперь посвящение стало обращённым к читателю вообще, мне кажется очень подозрительным. Могли ли строки

Достойнее души прекрасной,
Святой исполненной мечты,
Поэзии живой и ясной,
Высоких дум и простоты;

быть приняты читателем ЕО как относящиеся к нему лично, или даже к некоторому абстрактному читателю? По-моему, совершенно очевидным остаётся, что речь идёт о каком-то конкретном лице, пусть его имя более не присутствует. Так или иначе, очевидно, что это не могло быть простым указанием вроде "перенесите текст оттуда-то туда-то"; ясно, что Пушкин сознательно решил убрать имя Плетнева, и ясно, что это было текстологическим, а не только композиционным, решением. Это тоже противоречит концепции, согласно которой П. не обращал никакого внимания на текст издания 37-го года.

Пушкин, конечно, был очень занят в то время совсем другими делами, и, вполне возможно, у него не оказалось времени исправить в издании 37-го года все ошибки, присутствовашие в издании 33-го, некоторые из которых перечисляют Л. и Ф.; но это не значит, что он не мог внести правку в тех местах, которые ему казались важными, где изменение слова действительно меняет смысл. Множество таких примеров, приведенных Шапиром, Л. и Ф. отвергают на основании того, что это всё ошибки набора, случайно оказавшиеся осмысленными; но не слишком ли их много для этого?

Всё это касается пунктов 9, 10, 11, 12, 13, 14.
Особенно убедителен пункт 10: поверить в то, что Филипьевна -> Филатьевна - случайная ошибка наборщика, довольно тяжело; объяснения Шапира касательно этого изменения, возможно, страдают избытком фантазии, но заслуживают внимания.

Аргументы Л. и Ф. в пунктах 9-14, таким образом, убедительными мне не кажутся. Они основаны на предположении о невмешательстве П. в текст 37-го года, которое, по крайней мере в рамках данной статьи (я не пушкинист!), аргументировано откровенно слабо.

Пункты 8 и 15-18 Л. и Ф. признают или не рассматривают.

пункт 6: утверждается, что такие подстрочные варианты в академическом издании были не только в Онегине, но также и в других томах. Ни слова не говорится о сути претензии Шапира: того, что произвольным -- или, по меньше, мере, необъяснённым -- образом выбрано, какие именно из множества вариантов, отличных в белописной рукописи, выбраны для вставки под строкой.

Окончание следует.